Двойник выхватил меч и, драматически повышая голос с каждым четверостишием, принялся декламировать:
Когда прокуратор с проколотой мочкой
Завел мотоцикл, чтобы ехать в район,
Мы встретились взглядом над ржавою бочкой
Со словом «песок» (это было вранье).
Левей, в колее от колес самосвала,
Лежала большая как спутник свинья.
Спасло только то, что братки еще спали
На ватниках, сене и кучах белья.
Я знал — несмотря на все признаки расы,
на оркские лица и запах от ног,
В душе здесь практически все пидарасы,
и каждый из них написал бы «песок».
Но разве я лучше? Я тоже послушный,
Я тоже смотрю мировое кино,
И наши услужливо-робкие души
разнятся лишь тем, что мычат перед «но».
Я вылез в окно. Надо мной было небо,
Под небом забор, за забором овраг,
И все это было настолько нелепо,
Что все стало ясно, хоть было и так.
Ебать эту оркскую родину в сраку,
Ползущий с говном в никуда самосвал.
Здесь били меня с малых лет как собаку,
И прав человека никто не давал.
Пускай оно все накрывается медным
котлом или тазом — на выбор врагу.
Ебал я кровавить для вас документы,
Оружие брошу, а сам убегу!
<...>
И мысли автора - героя романа:
"Во-первых, будь у него такой меч и шлем, он не кидался бы ими по сторонам, а продал бы на рынке и спокойно жил на вырученное лет пять.
Во-вторых, он никогда не писал этого стихотворения — во всяком случае, в таком виде. Оно было скроено из черновых набросков в его блокноте — и скроено чрезвычайно умело, просто мастерски. Хотя иные из его мыслей очень сильно извратили. А некоторые и вообще добавили. Вместе со всеми неприличными словами.
В его набросках действительно упоминались «пидарасы» — но совсем в другом смысле. Грым не мог поверить, что стольких ребят из его призыва, пусть даже чумазых, немытых и недалеких, Маниту проклял черным жребием и обрек на смерть. А тут выходило, что он вполне с этим согласен.
Четверостишия про оркскую родину он и вовсе не писал.
Его взяли из народной песни «Ебал я родину такую», на величавый древний мотив которой Грым сочинил свое творение. Только в оригинале был «идущий с говном в никуда самосвал» — его заменили на «ползущий», решив, видимо, что так обиднее. Про «права человека» тоже было непонятно — в песне про родину было и «и досыта есть мне никто не давал»".
Во-первых, это мощнейший момент в романе, который теперь уже можно со всей уверенностью назвать пророческим.
А во-вторых, вопрос: какое произведение русской литературы могло послужить прототипом этого стихотворения? Вспоминается "Марбург" Пастернака,"Узник" Лермонтова, что-то из русской классики, что-то про свободу, но никак не всплывает. Помогите!
UPD. Ааааааааааа какой же я дебил!!!! Ответили в первом же комменте:))))
